Да ну их, эти самолеты!

Жагана, Тибетское нагорье, июнь 2021

– Ну? И зачем ты все это написала?

– Чтобы тебе рассказать.

– Мне можно и так, словами, зачем писать-то?..

Проснувшись утром на верхней полке в купе поезда Нанкин – Ланьчжоу по дороге на Тибетское нагорье в сказочную Жагану (обложка), невозможно не начать вспоминать. Уж очень острое чувство знакомого, но начисто забытого ощущения. Поезд, конечно, совсем другой – тихий, плавный, чистый. Белое белье не имеет запаха, и после него не надо целый день стряхивать с себя что-то белесое мокрой рукой. В китайском поезде комфортно и спокойно, так как безопасно. В тамбуре не пахнет водкой и кислятиной, не бродят подозрительные личности, вместо нетрезвых проводников – наклейки с QR-кодом: если что-то нужно, просканируй и закажи услугу. Кондиционер не шумит, а розетки для любых гаджетов расположены там, где они и нужны.

«А я больше люблю поезда!» – так говорят многие, но потом оказывается, что самые продолжительные перемещения моих собеседников все равно были по воздуху (Катя, ты исключение!).

Последние 25 лет я тоже преимущественно летала. Может, только в Италию иногда добиралась по земле. Когда Никите было шесть месяцев, мы ездили из Вены во Флоренцию на поезде, в спальном вагоне. Помню, это было негигиенично и чрезвычайно неудобно. Хуже – только совершенно жуткий Amtrak из Бостона в Сиракузы на границе с Канадой. Там вообще под столиком в купе оказалось отхожее место. Кстати, это тоже была продолжительная поездка.

Пожалуй, самые частые и относительно длинные для Западной Европы путешествия на поезде были из Вены в Венецию, Верону или Падую. Но это всего лишь восемь часов, и мы часто брали просто сидячие места и только иногда – в спальном вагоне. До Цюриха тоже около восьми часов, то есть просто рабочий день. Однако, оказывается, даже мне есть что вспомнить о настоящих поездах дальнего следования.

Плацкарт в Пояконду за полярным кругом. Первый курс биофака МГУ, летняя практика на Белом море, 1992 год. Пять утра после 35 часов дороги. В Пояконде даже платформы не было, не говоря уже о вокзале. Поэтому поезд не остановился, а только замедлил ход. В тамбуре – гора неподъемных рюкзаков, набитых консервами с тушенкой, шпротами и сгущенкой. Несколько выстоявших полуторадневную пьянку рабфаковцев и несгибаемая сокурсница Мама Даша выкидывают весь наш скарб прямо на пути, гонят спрыгивать нас, замешкавшихся первокурсниц, бережно выгружают тела невыстоявших собутыльников, долго возятся с «бабочкистом» Гришей, который отказывается выходить из поезда без платформы, и – «Осторожно, двери открываются!». Однако высадка была далеко не самым ярким впечатлением того утра. Сначала меня поразил невысокий однокурсник Леша, до этого всю ночь мне рассказывавший, что никогда не женится: он легко повесил мой неподъемный рюкзак на грудь, чтобы «уравновесить» свой, еще более тяжелый – на спине, и к тому же умудрился что-то подхватить руками. (Я тогда просто поразилась его силе, но не представляла, что через пять лет мы поженимся и разведемся почти через тридцать лет после этого утра, несмотря на то, что он по-прежнему будет очень сильным и легко сможет разламывать яблоки на две половники.) Потом было темно-синее, как будто стеклянное, Белое море, по которому мы плыли на ржавом университетском катерке, а потом… мраморные скалы, бороды кустистых лишайников на елях, сосновый бор, выстланный ягелем и усеянный черникой и бесконечный полярный день. Иногда солнце заслоняли тучи, но оно ни разу не скрылось за горизонтом. Невозможно поверить, но у меня есть только одна черно-белая фотография с той практики.

Еще один плацкарт – из Бобруйска в Гомель, наверное, 93-й год. Вернее, это был общий вагон – тот же жесткий и грязный плацкарт, но с большим количеством людей. Мы с мамой вдвоем возвращались от родных моего первого мужа и чувствовали себя крайне некомфортно. Очевидно, мы выглядели «столичными штучками», и на нас оборачивались. Мне было 19, маме – едва за 40. Вдруг единственный вызывающий интерес попутчик – огроменный бородатый дядька с голубыми глазами и в толстенном коричневом свитере – резко вскочил и громко выпалил: «Да, не мылся я пару дней! И что теперь?..» И с грохотом ушел в тамбур до самого Гомеля. Мы и так-то боялись шелохнуться, а после этого были готовы залезть под плацкартную лавку. Видимо, мы невольно на него смотрели, так как он сидел напротив и имел очень яркую, притягивающую взгляд внешность. It was a misunderstanding.

– Что за горы? – проснулся Никита и равнодушно посмотрел на предгорье Тибета. Провинция Ганьсу на северо-западе Китая – узкий коридор между высоченными горами с обеих сторон. Это единственный выход из Китая на запад и соответственно – начало Шелкового пути. – На Кавказ похоже! Я «Мимино» смотрел!

Пожалуй самый частый поезд дальнего следования был Москва – Адлер. Всего 36 часов в дороге (ночь – день – ночь) – и ты на Черном море. Мы ездили и в Сочи, и в Туапсе, и в Адлер, и с родителями перед первым классом, и после многих других, и с английскими спелеологами, и с подружками из университета. Чаще всего это были купе, ни разу – СВ (а-ля первый класс), иногда – плацкарт. Впечатлений немного: не люблю я эти поезда! Ничего там хорошего не было. Грязно, немыслимо трудно «достать» билет, дорого и неудобно. В разгар перестройки, году в 90-м или даже уже 91-м, в самом начале инфляции, мама заработала тысячу рублей на отпуск. Мы ехали с моей троюродной сестрой, маминой подругой и ее мужем. Не доезжая часов пятнадцать до Сочи, поезд встал посреди степи Краснодарского края. «Опять партизаны пути разобрали», – шутили тогда. Стояли долго, поезд раскалился, внутри нельзя было находиться. Жара! Вода быстро кончилась – очень неприятный опыт. Помню напряженную маму с тысячей под мышкой, завернутой в казенное полотенце, стоящую на фоне абсолютно кинематографической картины: поезд с лежащими вокруг людьми. И в таком отпуске тоже ничего особенно хорошего не было. Очереди, невкусная еда, необустроенные пляжи, неминуемая грязь в переходе под железнодорожными путями вдоль пляжа. Для работающей мамы был важен сам его факт и факт наличия тысячи. (Сюжет известный из мультика, хотя у нас вечерних платьев не было, а вот Простоквашино некоторое время все-таки было и называлось оно “деревня Поливановка”.) Хотя нет, был все-таки волшебный момент, когда поезд вдруг выезжал на берег, и дух захватывало от блеска и синевы моря в лучах утреннего солнца. Хоть и знаешь, что так будет, но все равно восторг! Особенно если море с волнами, брызгами и барашками!

В общем, и это морее оказалось синим, как и Красное, и даже Желтое. Интересно, что Синего моря на картах почему-то нет.

Фирменный поезд Москва – Киев всегда чистый и с вышитыми занавесочками на окнах. Было жалко, когда их затыкали за карниз, чтобы не мешали смотреть в окно. В Киеве жили родители, а главное, бабушка того, сильного и “яблочного”, мужа. Интереснее всего было ехать назад: десяток вареных яиц, жареная курица, фаршированная рыба, варенники, ведерко пирожков. Это только часть «легкого перекуса в поезд», которым нас снабжали хлебосольные киевские родственники. После этого можно было неделю не ходить в магазин и еще родителей угощать. Киев – самый вкусный город!

Летом 89-го я ездила на поезде из Москвы в Берлин, кажется, 40 или 45 часов. В Бресте, на западной границе СССР, надо было… менять колеса поезда. Всем пассажирам предписывалось выйти, встать смирно (граница все-таки, пара метров до Польши!) и слушать уютный матерок, на котором общались рабочие, по очереди поднимая вагоны, выбивая из-под них кувалдами какие-то втулки и заколачивая новые. Судя по литературе, это давнишний цирк. И невозможно представить, что вся Россия наконец сделает рельсы уже или вся Европа – шире. Потом, когда жили в Австрии, мы пару раз ездили из Вены в Москву или Киев, но эти поездки ничем не запомнились.

Пока писала, думала: “А почему я не хочу ничего вспоминать о безукоризненных австрийских поездах ÖBB, в которых хоть и невозможно переночевать (по нынешней Австрии дольше шести часов никак не проехать), но ужасно удобно путешествовать и пересаживаться?” Да потому, что там все в порядке! Кроме того, я всегда была on duty: и рулевым, и штурманом, и стрелочником, на которого сыпались все шишки. Хотя кукольный Schneebergbahn в Puchberg am Schneeberg я, пожалуй, все-таки очень люблю. И станцию Hallstatt на другой стороне озера, напротив самого Хальштатта, тоже.

Пухберг у Шниберга, Никита и Жиан, лето 2018 года.
Вид на Пухберг со Шниберга. Это самая высокая гора в окрестностях Вены. Тут последние отроги Альп спускаются к Дунаю.

Нынешняя Австрия – страна маленькая и повсеместно покрытая густой сетью железных дорог, даже в Альпах.  Профессиональные кондукторы ÖBB гордятся тем, что знают все остановки поездов и соответственно помнят практически все сколько-нибудь заметные населенные пункты. Они обычно весело расхаживают по поезду (часто состоящему всего из пары вагонов), сверяют электронные билеты с паспортами и комментируют, кто откуда родом, подражая разным выговорам “австриского”. Только загадочная Balasсhikha в моем австрийском паспорте неминуемо вызывала ступор и недоумение: “Wo bist du geboren?” – переспрашивали они меня, искренне удивляясь, что такой альпийский город им неведом.

Старинный поезд, поднимающийся из Пухберга на Высокий Шниберг по железной дороге с тремя рельсами (один зубчатый, его видно на снимке).

День Учителя

Кружок юных натуралистов МГУ

Памяти Ник Палыча

Стенограмма выступления Шуры Буртина на юбилее Кружка юных натуралистов Зоомузея МГУ, в который мы поступили 35 лет назад.

«…в какой-то момент я пришел в Кружок, и это был главный меняющий жизненный опыт. С каждым, наверное, случается такое переворачивающее жизнь событие, которое тебя делает тобой. Это было важно психологически: я вырос в каком-то мирке, в принципе, ужасном. А тут было так, что, когда мы возвращались на электричке с выездов… И главное мое воспоминание, когда на электричке едешь, погруженный в тепло кружковой жизни, кто-то поет песенки, Серега Рябинин на гитаре пытается что-то играть, и ты видишь за окном огоньки Москвы, этот черный страшный город, ты возвращаешься обратно… Для меня лично это было просто как из рая в ад. Кружок для меня был островком чего-то реального, и мне совершенно не хотелось идти домой.

Ира сказала, что очень важно, когда в этом раннем возрасте к чему-то прикасаешься. Это было прикосновение к огромной… Я жил-жил, а потом прикоснулся к чему-то огромному. Это было прикосновение к огромной старинной интеллектуальной традиции. Кружок – это, конечно, секта, в том смысле, что тут есть очень определенное мировоззрение, высокая научная интеллектуальная традиция, которую действительно Женя и Ник Палыч на каком-то невероятно высоком уровне до детей доносили. И мне кажется, что, когда до тебя кто-то такую традицию донес, ты в каком-то смысле становишься человеком. У меня было ощущение, что я проснулся.

Но еще я потом про это думал и сообразил, что юннатские кружки в советские годы… Это был единственный или один из очень немногих примеров альтернативного экспериментального образования какого-то. Советская власть все душила, а тут, поскольку это тычинки и пестики, она внимания не обращала. И вот эта традиция возникла в 20-е годы, как я понимаю, 20-го века. И на революционном подъеме были сделаны очень интересные эксперименты, и эта традиция не умерла, она в юннатском движении продолжалась. Еще тогда было такое время, середина 80-х, когда никто ни во что тотально вообще не верил, а тут приходишь, и люди реально верят в то, что делают. Это было очень…

Извините, что-то еще хотел сказать…

Короче. Это, конечно, позитивистская традиция. Я грибами не занимаюсь, мне научная эта… Я далек уже от нее. Мне гораздо интереснее то волшебное отношение к природе. И я думал, что мне это совершенно не мешало. То, что я вот эти аскомицеты учил, учил, зубрил. Это же училось, зубрилось, просто как Библия, вот… И почему мне это не мешает, это начетничество. Я понял, что главное, наверное, в том, что Женя прививал, не прививал, или не то что прививал, а просто он транслировал… То, что неважно, как ты к этому относишься, ученый ты или нет, но вот это внимательное отношение (к миру вокруг), оно очень важно.

Но более-менее, да…

….[неразборчиво] все сидящие тут люди… Огромное тебе спасибо!»

Шура Буртин

Шура сказал очень точно и искренне. Я с огромным удовольствием записала что-то вроде стенограммы. Конечно, Кружок – это уникальная секта, в которой верят в высокую научную интеллектуальную традицию и ее несут и сеют, и это совершенно не пафосно. И, конечно, это действительно главный и меняющий жизненный опыт, который делает человеком. Я намеренно пишу в настоящем времени, так как уверена, что тут коррозия не властна и за десятки лет ничего не изменилось.

Мы не созванивались и много лет не общались, а только краешком глаза ловили блики друг друга то тут, то там в социальных сетях, но мы все пришли, кто в zoom, кто в зоом(узей) (счастливчики!). Мы пришли не повидаться и пообщаться друг с другом (хотя было бы здорово!), мы пришли в Кружок, в который ходили больше 30 лет назад, но так его и не закончили. Я уж точно не планирую из него выходить. Евгений Анатольевич, приплюсуйте наше “цокольное” поколение к 680 в Вашем журнальчике, мы с вами.

Сегодня в Китае большой праздник – День учителя! Для меня это день Евгения Анатольевича Дунаева и день Николая Павловича Харитонова. Спасибо!

Евгений Анатольевич Дунаев на 30-летии своего Кружка юных натуралистов при Зоомузее МГУ.
Женя, мы Вас тоже очень любим!
Тут Женя пытается уйти от ответственности за то, что посадил меня на этот пень (внизу)! Ничего не выйдет! Именно он и посадил! Микологией я занимаюсь начиная с 1989 года и с его подачи. Я, конечно, колебалась и могла свернуть в герпетологию. Но Жене это никак не помогло бы: это был бы уж точно он! (Е.А. Дунаев – герпетолог.)
Пурпурная гора, Нанкин, июнь 2021 года.
Я очень надеялась увидеть эти лица и дождалась! Дима Изместьев, Леша Беляков, Шура Буртин и Леша Петелин.
В черной куртке – Сережа Рябинин!
Миша Согонов и Митя Щигель – неизмеримо младше, года на два.
На этой практике грибы и начались.
Саша Россихин и Саша (Шура) Буртин знали все – мне тогда казалось, что вообще ВСЕ.
Тут все ясно: я так и пытаюсь усвоить этот урок №1 от 28 сентября 1986 года (аудитория 5А, биофак МГУ).

Пока писала, мой сын – не юннат, а художник и музыкант – кормил Dionaea muscipula размоченным в воде мучным червяком. Он знает, зачем веточка на этом следе, но самца лося от самки по помёту не отличит.

Нашла Николая Павловича (справа) у Леши Белякова (слева) в Инстаграме. У меня нет ни одной его фотографии. Не знаю, какой это год, но картинка в моей памяти совпадает с обоими. Только про уток никогда бы не подумала…

Wiener typen: мой выбор

Несмотря на то, что в этом году мои тексты и фотографии явно уступают Никитиным рисункам, я решила добавить свой венский тип – все-таки это мой сайт!

Вена, MuseumsQuartier Wien, 2012

Этот красавец, “Mr. Big” Ilse Haider, возлежал в MuseumsQuartier подле (иначе не сказать) “Leopold Museum”, в котором находится основная венская коллекция Эгона Шиле. Музейный квартал обосновался в бывших царских конюшнях, в которых лошадей не было давно. Однако, когда мы приехали в Вену, там еще оставались жилые дома и какие-то мелкие лавочки. Сейчас вся территория отдана под художественные бутики, галереи, мастерские и, конечно, большие музеи. Прямо за Leopold Museum расположен любимый нами детский музей Zoom, а за ним – моя работа и Никитин детский сад. То есть пройти мимо Mr. Big и Шиле было невозможно.
Однако в этот раз Шиле оказался не виноват! В Вене целый год проходила художественная акция “Nude Men from 1800 to Today“, посвященная красоте мужского тела. Кроме этого Мистера Бига, по всему городу висели роскошные постеры с голыми футболистами, которые, правда, потом частично залепили и закрасили. А Mr. Big уцелел, наверное, потому, что вокруг продавали великолепный пунш, да посетители Leopold Museum и почитатели Шиле и не такое видали.
Многие горожане роптали и даже негодовали на страницах городских газет, а мне очень даже понравилось: и честно, и красиво!

Вена, MuseumsQuartier Wien, 2012. С мистером Бигом
Ну, и еще один типчик, тоже венский и в тему, хотя смысл этой акции остался непонятым. Hernalser Gurtel, Wien, 2016

Запятые в эмиграции

Из переписки с другом:

Вспомнила! В 1998 году моя первая конференция, на которую я поехала из Австрии, была в Париже. Я тогда еще сильно была под «Окаянными днями» и «Легким дыханием», Берберовой, Ходасевичем и Мережковскими-Гиппиусами. Ну и, конечно, сбежала с сессии и пошла на rue Jacques Offenbach смотреть на окна, где жил Бунин, а потом – в русскую церковь на rue Daru, в которой их всех отпевали. Холодный ноябрьский дождь, я промокла и замерзла, поэтому осталась в церкви на службу (это единственная моя целая служба). В маленькой церкви было много бабулек, на вид совершенно французcких, уж точно не имеющих ничего общего с Россией 1998 года. Помню шарфы в тон клетчатым юбкам, узкие очки в прозрачной оправе, элегантные зонтики. А разглядывала я их из-за поразившего меня чистого русского языка, на котором они мирно болтали друг с другом всю службу… Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, почему мне так непривычно: они говорили без акцента и без сленга, в их речи не было идиом из советских фильмов или мультиков. Кстати, даже поп говорил понятно и красиво. До сих пор кажется, что тогда я и с Буниным встретилась.

К сожалению, мои фотографии того времени застряли в Австрии. Этот снимок из Википедии. Facade of the Russian Orthodox Cathedral of St. Alexander Nevsky, Paris, Region of Île-de-France, France, Zairon, CC BY-SA 4.0

А на обложке поста – очень похожая церковь в Вене, но в нее я за 20 лет ни разу не зашла. Только проходила мимо по пути в посольство России или Китая (они расположены совсем рядом).

Мне 47

Очень интересный возраст. Кажется, что и художник, и камера безнадежно ошибаются.

Нанкин, 2021
Ухань, 16. 05. 2021
Говорят, дождь к добру. Тёплый ночной дождь в Ухани (да-да) на день рождения.