В детстве я была очень серьезной девочкой и почти не играла в игрушки. Теперь надо сочинять какой-то умный текст…
Irina S. Druzhinina
В детстве я была очень серьезной девочкой и почти не играла в игрушки. Теперь надо сочинять какой-то умный текст…
Памяти Ник Палыча
Стенограмма выступления Шуры Буртина на юбилее Кружка юных натуралистов Зоомузея МГУ, в который мы поступили 35 лет назад.
«…в какой-то момент я пришел в Кружок, и это был главный меняющий жизненный опыт. С каждым, наверное, случается такое переворачивающее жизнь событие, которое тебя делает тобой. Это было важно психологически: я вырос в каком-то мирке, в принципе, ужасном. А тут было так, что, когда мы возвращались на электричке с выездов… И главное мое воспоминание, когда на электричке едешь, погруженный в тепло кружковой жизни, кто-то поет песенки, Серега Рябинин на гитаре пытается что-то играть, и ты видишь за окном огоньки Москвы, этот черный страшный город, ты возвращаешься обратно… Для меня лично это было просто как из рая в ад. Кружок для меня был островком чего-то реального, и мне совершенно не хотелось идти домой.
Ира сказала, что очень важно, когда в этом раннем возрасте к чему-то прикасаешься. Это было прикосновение к огромной… Я жил-жил, а потом прикоснулся к чему-то огромному. Это было прикосновение к огромной старинной интеллектуальной традиции. Кружок – это, конечно, секта, в том смысле, что тут есть очень определенное мировоззрение, высокая научная интеллектуальная традиция, которую действительно Женя и Ник Палыч на каком-то невероятно высоком уровне до детей доносили. И мне кажется, что, когда до тебя кто-то такую традицию донес, ты в каком-то смысле становишься человеком. У меня было ощущение, что я проснулся.
Но еще я потом про это думал и сообразил, что юннатские кружки в советские годы… Это был единственный или один из очень немногих примеров альтернативного экспериментального образования какого-то. Советская власть все душила, а тут, поскольку это тычинки и пестики, она внимания не обращала. И вот эта традиция возникла в 20-е годы, как я понимаю, 20-го века. И на революционном подъеме были сделаны очень интересные эксперименты, и эта традиция не умерла, она в юннатском движении продолжалась. Еще тогда было такое время, середина 80-х, когда никто ни во что тотально вообще не верил, а тут приходишь, и люди реально верят в то, что делают. Это было очень…
Извините, что-то еще хотел сказать…
Короче. Это, конечно, позитивистская традиция. Я грибами не занимаюсь, мне научная эта… Я далек уже от нее. Мне гораздо интереснее то волшебное отношение к природе. И я думал, что мне это совершенно не мешало. То, что я вот эти аскомицеты учил, учил, зубрил. Это же училось, зубрилось, просто как Библия, вот… И почему мне это не мешает, это начетничество. Я понял, что главное, наверное, в том, что Женя прививал, не прививал, или не то что прививал, а просто он транслировал… То, что неважно, как ты к этому относишься, ученый ты или нет, но вот это внимательное отношение (к миру вокруг), оно очень важно.
Но более-менее, да…
….[неразборчиво] все сидящие тут люди… Огромное тебе спасибо!»
Шура сказал очень точно и искренне. Я с огромным удовольствием записала что-то вроде стенограммы. Конечно, Кружок – это уникальная секта, в которой верят в высокую научную интеллектуальную традицию и ее несут и сеют, и это совершенно не пафосно. И, конечно, это действительно главный и меняющий жизненный опыт, который делает человеком. Я намеренно пишу в настоящем времени, так как уверена, что тут коррозия не властна и за десятки лет ничего не изменилось.
Мы не созванивались и много лет не общались, а только краешком глаза ловили блики друг друга то тут, то там в социальных сетях, но мы все пришли, кто в zoom, кто в зоом(узей) (счастливчики!). Мы пришли не повидаться и пообщаться друг с другом (хотя было бы здорово!), мы пришли в Кружок, в который ходили больше 30 лет назад, но так его и не закончили. Я уж точно не планирую из него выходить. Евгений Анатольевич, приплюсуйте наше “цокольное” поколение к 680 в Вашем журнальчике, мы с вами.
Сегодня в Китае большой праздник – День учителя! Для меня это день Евгения Анатольевича Дунаева и день Николая Павловича Харитонова. Спасибо!
Пока писала, мой сын – не юннат, а художник и музыкант – кормил Dionaea muscipula размоченным в воде мучным червяком. Он знает, зачем веточка на этом следе, но самца лося от самки по помёту не отличит.
Нашла Николая Павловича (справа) у Леши Белякова (слева) в Инстаграме. У меня нет ни одной его фотографии. Не знаю, какой это год, но картинка в моей памяти совпадает с обоими. Только про уток никогда бы не подумала…
Несмотря на то, что в этом году мои тексты и фотографии явно уступают Никитиным рисункам, я решила добавить свой венский тип – все-таки это мой сайт!
Этот красавец, “Mr. Big” Ilse Haider, возлежал в MuseumsQuartier подле (иначе не сказать) “Leopold Museum”, в котором находится основная венская коллекция Эгона Шиле. Музейный квартал обосновался в бывших царских конюшнях, в которых лошадей не было давно. Однако, когда мы приехали в Вену, там еще оставались жилые дома и какие-то мелкие лавочки. Сейчас вся территория отдана под художественные бутики, галереи, мастерские и, конечно, большие музеи. Прямо за Leopold Museum расположен любимый нами детский музей Zoom, а за ним – моя работа и Никитин детский сад. То есть пройти мимо Mr. Big и Шиле было невозможно.
Однако в этот раз Шиле оказался не виноват! В Вене целый год проходила художественная акция “Nude Men from 1800 to Today“, посвященная красоте мужского тела. Кроме этого Мистера Бига, по всему городу висели роскошные постеры с голыми футболистами, которые, правда, потом частично залепили и закрасили. А Mr. Big уцелел, наверное, потому, что вокруг продавали великолепный пунш, да посетители Leopold Museum и почитатели Шиле и не такое видали.
Многие горожане роптали и даже негодовали на страницах городских газет, а мне очень даже понравилось: и честно, и красиво!
Из переписки с другом:
Вспомнила! В 1998 году моя первая конференция, на которую я поехала из Австрии, была в Париже. Я тогда еще сильно была под «Окаянными днями» и «Легким дыханием», Берберовой, Ходасевичем и Мережковскими-Гиппиусами. Ну и, конечно, сбежала с сессии и пошла на rue Jacques Offenbach смотреть на окна, где жил Бунин, а потом – в русскую церковь на rue Daru, в которой их всех отпевали. Холодный ноябрьский дождь, я промокла и замерзла, поэтому осталась в церкви на службу (это единственная моя целая служба). В маленькой церкви было много бабулек, на вид совершенно французcких, уж точно не имеющих ничего общего с Россией 1998 года. Помню шарфы в тон клетчатым юбкам, узкие очки в прозрачной оправе, элегантные зонтики. А разглядывала я их из-за поразившего меня чистого русского языка, на котором они мирно болтали друг с другом всю службу… Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, почему мне так непривычно: они говорили без акцента и без сленга, в их речи не было идиом из советских фильмов или мультиков. Кстати, даже поп говорил понятно и красиво. До сих пор кажется, что тогда я и с Буниным встретилась.
А на обложке поста – очень похожая церковь в Вене, но в нее я за 20 лет ни разу не зашла. Только проходила мимо по пути в посольство России или Китая (они расположены совсем рядом).
Очень интересный возраст. Кажется, что и художник, и камера безнадежно ошибаются.